Как я в армии служил.
Воспоминания генерал – лейтенанта юстиции в отставке, заслуженного юриста РФ, ветерана боевых действий
Владимира Авенировича Алферова
о службе в рядах Советской Армии
Десять классов Лальской средней школы позади, аттестат зрелости в кармане, впереди - выбор профессии. 
Райвоенком, майор Алексей Малых, сменивший легендарного подполковника Сочнева (Николай Васильевич ушел в отставку), пригласил юношей – выпускников к себе. А старший лейтенант Сухинин, с семилеткой и фронтом за плечами, разложил на столе список военных учебных заведений, где объявлен был набор курсантов, предложив выбрать военный ВУЗ по душе. При этом он особо подчеркнул, что проезд туда и обратно для сдачи вступительных экзаменов, проживание и питание будет для нас бесплатным, рассказал об офицерских льготах и преимуществах, посетовал, что сам засиделся в «старлеях» из-за отсутствия военного образования, что ему ехать на учебу уже поздно – возраст, семья, дети… Из выпускников согласился стать военным только я. Одноклассники Сережа Бузунов и Андрей Мельчаков не прошли медкомиссию уже в Лальской больнице по зрению, Коле Суханову и Лёне Сивкову будущая военная служба решительно не нравилась.
В Лальске медкомиссию я прошел, а вот в Кирове областная меня не пропустила, сочтя, что для поступления в Пермское высшее командно - инженерное училище я не гожусь по причине низкой физической кондиции и склонности к простудным заболеваниям. Конечно, я был совершенно расстроен, мне хотелось стать офицером - ракетчиком, это учебное заведение незадолго до того стало ВУЗом, преобразованное из среднего училища морской авиации. Где в Перми бушевало море, не знаю, но водохранилище КамГЭС там ныне есть.
Пришлось вернуться домой. Полученным в школе образованием ограничиваться не стал. Летом на лесосплаве заработал 80 рублей, купил себе модные в то время наручные часы «Ленинград» с центральной секундной стрелкой, чем весьма гордился, и в августе вместе с Колей Аруевым и Сережей Бузуновым поехал в Свердловск поступать в Уральский политехнический институт имени С.М. Кирова.
На фронтоне главного корпуса УПИ запомнилось огромное полотно с призывом к абитуриентам: «Вас ждут корпуса Белоярки, руда качканарская ждет!». К пяти экзаменам мы подошли серьезно, выдержали их на четверки и даже получили на всех несколько пятерок. До сих пор помню, что единственную тройку я обрел только по физике, запутавшись в ответе на, в общем-то, простой третий вопрос об абсолютной и относительной влажности воздуха. Знаю, что в первом случае это точное количество влаги по весу в единице объема воздуха, а во втором - так называемая «точка росы» в процентах, но как она определяется, не знаю и сегодня. А тогда огорчился и больше принципиально не интересовался, вполне удовлетворенный тем, что синоптики сообщают ее по TV ежедневно. У людей бывают в жизни вопросы, на которые они знают ответы, но никак не могут найти им рациональное объяснение: я знал одного коллегу, который не мог понять, за счет чего воздух держит крыло самолета.
Тогда каждому из нас не хватило для получения студенческого билета по одному баллу, конкурс был очень высокий, поэтому ни Белоярская атомная электростанция, ни Качканарский горно - обогатительный комбинат нас так и не дождались.
Август 61-го запомнился также известием о подвиге космонавта номер два Германа Титова, а еще тем, что «козырными» часами производства Петродворцового часового завода стал обладать кто – то другой. Однажды утром я поспешил и забыл их на полочке умывальника в общежитии института. Вернувшись через 10 минут, на старом месте их не обнаружил, и приколол записку с просьбой к нашедшему вернуть их владельцу в 525-ю комнату. Придя с экзамена, зашел в умывальник. Записка была на том же месте, но с резолюцией наискосок: «оставь еще одни!».
Перед отъездом купили колбасы, сушек и поехали домой. В Кирове до котласского поезда оставалось полдня. Мы зашли в пединститут и узнали в приемной комиссии, что с нашими оценками в экзаменационных листах, заверенных гербовой печатью УПИ, нас могут зачислить на индустриально – педагогический факультет и дать места в общежитии. Долго обсуждали, советовались, сомневались, наконец, Коля Аруев, «учительский сын» Галины Семёновны и Павла Николаевича Ципилевых твердо заявил: «Мы пойдем другим путем!». От родительского выговора за провал меня спас Аруев тем, что не поступил даже он - отличник. Осенью мы с ним устроились на работу в «Райсельхозтехнику» и приняли участие в ремонте тракторов, а летом вновь попытались стать инженерами. У него это получилось, он поступил в Ленинградский политехнический, а я из Горьковского политеха вновь вернулся домой с отрицательным результатом.
Две неудачные попытки стать инженером потребовались для того, чтобы я усвоил: эта стезя не для меня. Пойду – ка я в армию, решил для себя, а там будет видно. Как оказалось, судьба готовила мне иное направление деятельности, инженером я стал бы, видимо, никудышным. В октябре 1962-го прошел призывную комиссию, которая заседала в клубе Бумажной фабрики, и получил повестку на отправку в часть. Военком майор А.К. Малых очень переживал за план по призыву, людей не хватало. Некоторых, как Сережу Бузунова и Толю Изосимина, призвали еще в июле, несколько человек сумели «откосить», обзаведясь вторым ребенком. Коля Филимонов получил на работе в райпромкомбинате травму колена и не прошел медкомиссию, Коля Суханов и Андрей Мельчаков уже обладали студенческой отсрочкой.
Алексей Кузьмич «наскребал», что называется, по сусекам, игнорировал все отговорки и отмазки… К примеру, «женатика» Володю Шабанова, бывшего на пять лет старше нас, каким – то чудом «протащил» через комиссию. 10 ноября я надел фуфаечку, взял узелок с кружкой, ложкой, мылом, полотенцем, пожал отцу и матери руки и сел в автобус. В Лузе добавились веселые и не очень трезвые жители города, назову их, как тогда: электрик Колька Попов, штангист Никола Угрюмов, баянист Сашка Уваров и другие, в вагонах было шумно и оживленно.
Утром на вокзале нас пересадили в электричку и привезли в Котельнич на областной сборный пункт. Двое проведенных там суток – это отдельная «песня». Помню огромное круглое помещение с четырехэтажными нарами, шум, гам, визги гармошки, грохот разбиваемых пустых бутылок, команды заходивших в зал офицеров, шутки и нецензурные ответы, хохот котельнического «колизея». Драк, выяснения отношений и каких – то разбирательств я не отметил, офицеры по многолетней привычке относились к этому «бардаку» спокойно, без истерик.
Медкомиссия меня не пропускала, при росте 178 см вес мой не превышал 57 кг, и поскольку с дефицитом веса я был не один такой, представитель облвоенкомата, как старший начальник, позволял себе грубить райвоенкому: « Малых! Где ты насобирал этих богатырей? Почему не тренировал раньше? Какая польза вооруженным силам от таких «гренадеров»?. Но поскольку я настаивал на отправке в армию, председатель комиссии сказал мне: «не займешься физическими упражнениями, тебя с позором вернут домой», - а вот это никак не входило в мои жизненные планы. «Кто возьмет этого воина?», - обвел глазами облвоенкоматовец представителей воинских частей, сидевших за длинным столом областной комиссии, которых мы звали «покупателями». Повисла тишина, но после некоторого затишья капитан Татаринов из батальона химзащиты сказал: «Десятиклассник? Давайте нам, мы откормим». А.К. Малых с облегчением выдохнул и вечером уехал в Лальск, а я утром - на Урал.
Основной состав призывников высадили на станции Порошино и увезли в Еланские лагеря, других, в том числе и меня, доставили в город Камышлов. Тогда в нем стояли три отдельных воинских части из состава учебной танковой дивизии: батальоны связи и химзащиты, а также зенитный артдивизион. Через 45 лет уже в генеральском статусе я посетил военный городок. Меня вежливо встретил начальник штаба Центра хранения и ремонта бронетанковой техники, выведенной из Германии, провел по территории, показал спальные и учебные помещения, клуб, солдатскую и офицерскую столовые, коротко рассказал историю части. Городок выглядит ухоженным, мало что в нем изменилось, только старое трехэтажное здание штаба, неоднократно поврежденное пожарами, одиноко зияет в сторонке черными провалами оконных проемов.
А в 1962-м вечером того дня нас сводили в городскую баню, где мы отмылись и отогрелись, сдали свою гражданскую рванину и переоделись в форменное обмундирование. Все предметы одежды мне оказались больше по размеру, чем нужно: ноги в сапогах напоминали чайную ложку в стакане, воротник – стоечка гимнастерки чуть ли не два раза мог обернуться вокруг шеи, когда утром скомандовали «подъем», я так поспешил, что загнал обе его пуговки в одну петлю. Расстегнуть их оказалось невозможным, одну пришлось отрезать и пришивать заново.
В батальон мы прибыли на смену ребятам, призванным вне очереди весной 1962-го, они закончили обучение военным специальностям и через день разъезжались по частям для прохождения дальнейшей службы, в том числе и за рубежом. Там в спортзале я увиделся с лальчанином Василием Чухломиным, старшим меня на год. Встретить в армии земляка – это всегда большая удача, куда он убыл служить – не знаю, но больше я не встречал его в Лальске после службы, говорят, что в живых его уже нет.
С первого же дня начались мои старания - страдания на перекладине, после отбоя все ложились спать, я подходил к установленной в коридоре между ротными спальнями перекладине и корчился на ней, пытаясь подтянуться. Командир отделения младший сержант Хомич разрешил мне начинать это упражнение облегченно: в нижнем белье и снявши сапоги. «Картина маслом!», - сказала бы герой фильма «Ликвидация». Получилось сначала один раз, потом два, когда через неделю я сделал это трижды, он приказал мне заниматься в форменном обмундировании. Два месяца ежедневных занятий не прошли даром, ночные тренировки были отменены, Хомичу не меньше моего хотелось вовремя ложиться спать, 15 подтягиваний, подъем переворотом и разгибом, прыжок через коня и преодоление штурмполосы – все стало «в леготу».
Июльские экзамены, в том числе и физподготовку я сдал на отлично. Если не ошибаюсь, только один наш курсант по фамилии Литвиненко, он был ростом 148 см и по этим основаниям многократно и безуспешно добивался досрочной демобилизации, ни разу не смог перепрыгнуть этот гимнастический снаряд. В дивизионной газете запомнил на него карикатуру: перед снарядом сидит, подперев голову рукой, словно роденовский мыслитель, наш Витя, а в середине гимнастического коня зияет выбоина в форме казацкого седла и подпись «настойчивый».
23-го декабря мы приняли военную присягу, и с этой даты командиры нам стали доверять оружие и несение караульной службы. Самым почетным был пост №1 у знамени части в помещении штаба, мне его доверяли неоднократно, но был он для меня самым тяжелым. Физические нагрузки для новобранцев были очень высокими. Перед тем, как заступить в наряд, толком отдохнуть не удавалось, а поскольку пост располагался в теплом помещении, сон морил там нещадно, каких только телодвижений не приходилось придумывать по ночам, только чтобы не заснуть и не упасть, а днем надо было принимать стойку «смирно», встречая входящих офицеров. Посты на свежем воздухе переносить было значительно легче.
В числе моих сослуживцев ребят со средним или высшим образованием было немного. Более двух третей имели лишь 7 классов школы, да и те, подчас, лишь по военкоматским справкам, потому их готовили по элементарной программе химиков – дегазаторов. Военная специальность и гарнизонная служба некоторым давалась с трудом. Вспоминаю Васю Брюханова из Курганской области. Добросовестный, спокойный, неповоротливый, немного туповатый парень впервые стоял в карауле, охраняя гарнизонный свинарник. Рано утром еще в кромешной темноте к помещению подошла свинарка дать корму животным и стала открывать двери. «Стой! Кто идет?», - закричал Вася, как его учили командиры. «Какого лешего орёшь?»,- ответила женщина, - «разводящий вон идет, не видишь что ли? я кормить пришла». «Стой, стрелять буду!», - кричит Вася, и поскольку свинарка, не обращая на него внимания продолжала греметь засовом, он вскинул автомат и дал в воздух очередь. Рожок опустел (в нем было только десять патронов, больше в те времена часовому не выдавалось), а женщина без чувств рухнула на снег. На звуки выстрелов на пост прибежали разводящий и начальник караула, с поста Васю сняли, а свинарка пришла к начальнику гарнизона и заявила, что никогда за десять предыдущих лет работы она такого свирепого часового на этом посту не видела, и дальше работать на объекте отказывается. Офицеры едва уговорили ее продолжать «службу», а Васю в караул больше не назначали.
В батальоне со мной служил Толя Вечтомов из удмуртского города Камбарки, по утрам на зарядке он всегда прибегал последним и ходил, как-то чуть ковыляя. Оказалось, он еще подростком попал под машину, получил открытый перелом левого бедра, врачи спасли ему ногу, кость скрепили металлическим стержнем, и в призывном возрасте он уже мог свободно ходить. Комиссия признала его негодным к службе в армии, но он добился отправки в часть с известными ограничениями в медкарте. «Я не мог», - говорил он, - «смириться с инвалидностью, ощущать себя непригодным, выбракованным из нормальной жизни. Девчонка уклонялась от дружбы со мной, опасалась выходить замуж за не служившего в армии. Детей заведем, а тебя – выздоровевшего «заметут» на три года на Дальний Восток, и как я буду жить?». Толя получил за полгода в химбате военную специальность химика – дегазатора, был «комиссован» и счастливый уехал домой.
Пройдя подготовку по курсу молодого бойца, мы стали курсантами 44-й Лисичанской Краснознаменной учебной танковой дивизии и приступили к освоению военных специальностей. Служившие со мной ребята были родом из Курганской, Кировской, Саратовской областей и Удмуртской АССР, а также несколько выходцев из Коми АССР. Сегодня мы знаем, что именно в этих российских регионах были сосредоточены на военных складах наибольшие запасы боевых отравляющих веществ, поэтому специалистов по возможной работе с ними, если таковая стала бы необходимой, готовили из числа местных жителей, отслуживших срочную воинов запаса.
Специальность химика – разведчика мне нравилась. Работу с топографическим картами, новейшими по тем временам приборами контроля: радиометрами, рентгенометрами, дозиметрами, газосигнализаторами, разведку, прокладку и проводку маршрутов для воинских подразделений в обход огражденных знаками зараженных участков местности я освоил быстро. А к лету стал отличником боевой и политической подготовки. (на фото В.Алферов, вырезка из девизионной газеты, 1963г.)
На майских учениях дивизии с призванными из запаса солдатами (мы их звали партизанами) весь наш взвод получил благодарность заместителя командующего Уральским военным округом генерал – лейтенанта А.А. Егоровского. Свою первую благодарность командира части и фотоальбом с гербовой печатью и подписью храню до сих пор. В качестве награды я его получил уже через три месяца службы: на зачетных стрельбах из автомата Калашникова и пистолета Макарова показал самые высокие в химбате результаты, ни один из солдат и офицеров батальона не смог меня опередить. Это было следствием еще школьной военной подготовки, мой учитель и тренер Николай Николаевич Ворков – лучший в районе по пулевой стрельбе так хорошо подготовил своих учеников по этому виду спорта, что уже в девятом классе я стал вице – чемпионом Лальского района.Культивировалась в армии в те времена и художественная самодеятельность, в части за нее отвечал лейтенант Галкин. Через месяц после начала службы нам предложили определиться, кто из нас какие имеет к этому делу наклонности и хотел бы участвовать в хоре, танцах, сольном исполнении или художественном слове. Я по этому поводу не задумывался, считая самодеятельность в армии неуместным баловством, но земляк - лузянин уговорил меня согласиться участвовать, как и он, в хоре. «Лучше ходить на репетиции, чем в караул или на кухню», - говорил он. Желающих нашлось не много, поскольку оказалось, что от несения гарнизонной службы нас никто не освободит, репетиции займут личное время, которого всегда не хватало.
Женскую часть хора составляли жены офицеров и сверхсрочников, жившие в Домах офицерского состава (ДОСах) за периметром военного городка, руководил репетициями младший сержант Овечкин, выпускник культпросветучилища, оставленный для этого в химбате после освоения военной специальности. На премьере песни, расставив солистов по голосам, Овечкин увидел застывшее выражение лиц хористов и прежде чем дать сигнал запевале, снял наше напряжение оригинальным жестом: стоя спиной к залу, он продемонстрировал правой рукой жест, изображающий брюссельского мальчика, и улыбки расползлись по физиономиям «суровых защитников отечества», женщины переглянулись.
На дивизионном смотре художественной самодеятельности наш хор занял одно из последних мест, Галкин по приказу комбата стал разбираться в причинах провала. Оказалось, что двое солистов – Паша Сунгуров и мой земляк имели проблемы с музыкальным слухом, но как – то смогли «проскочить на кастинге». И если земляк мой знал свою, поэтому на сцене просто открывал рот, то простодушный Ваня считал своим долгом придавать хору солидное звучание. Помню, что Овечкин, готовя хор и улавливая фальш, предлагал всем солистам по отдельности пропеть одну – две ноты, но как им удавалось обходить тест – не знаю. Лейтенанта Галкина ввести в заблуждение им не удалось, поэтому изгнанные из хора, они переключились на спорт и пошли заниматься в секцию тяжелой атлетики. Широкоплечий и чуть сутулый бывший работник энергопоезда еще до призыва активно занимался штангой в Лузском спортклубе, поэтому быстро достиг хороших результатов и успешно выступал потом на первенстве дивизии, а тракторист Сунгуров из курганского Щучинска ничего и здесь показать не смог, спортивную штангу он увидел впервые.
Командир батальона химзащиты, бывший одновременно начальником камышловского гарнизона, подполковник Василий Васильевич Клименко, высокий стройный, щеголеватый офицер в до зеркального блеска начищенных сапогах, каждое утро в любую погоду выдвигался на плац к выстроенному по команде «смирно» в две шеренги батальону. К нему строевым шагом подходил начальник штаба батальона коренастый, ниже среднего роста, майор Журавлев и громко, с вятским оканьем рапортовал: «97-й отдельный учебный батальон химической защиты на утренний развод на занятия построен!». Клименко, прикладывал руку к головному убору, говорил «Здравствуйте, товарищи!», и товарищи, сделав глубокий вдох, кричали в ответ. Поскольку хором не удается буквально выговорить «товарищ подполковник», наше приветствие звучало как «здра - жла - тащ - паковник!». Судя по всему, укороченное звучание его воинского звания комбату нравилось, в душе он явно ощущал себя полковником. Тут же к нему подбегали командиры рот, получали необходимые указания, возвращались к строю и приказывали командирам взводов развести личный состав по занятиям в соответствии с расписанием.
Начштаба Василий Григорьевич Журавлев оказался кировчанином, хотел оставить меня в батальоне участвовать в подготовке следующего набора курсантов, но я настаивал на отправке меня в действующую часть Группы советских войск в Германии, и комбат меня поддержал. В 1983 году я встретил пенсионера Журавлева в Кирове на автобусной остановке, пригласил к себе домой, и мы тепло с ним пообщались за рюмкой «чая», вспоминая камышловские события двадцатилетней давности.
Замполита майора Павлова, родом из Чувашии, встретил как – то в Пермском университете, он сдавал курсовые экзамены на историческом факультете, где учился заочно. Встреча была, что называется, «на бегу» и особой радости она не доставила. Поговорить толком не удалось, несмотря на свою должность, слыл он «сухарем» и начетчиком, таким, наверно, и оставался, ворчал, что на старости лет вынужден корпеть над учебниками, путаться с ответами и краснеть перед молодыми преподавателями, чтобы не засидеться в майорах.
Замначальника штаба капитан Мокшин с косым широким шрамом через всю щеку рассказывал нам в солдатской курилке, как шесть лет назад 7 ноября 1956 года, когда все в СССР отмечали свой великий праздник и пили шампанское, он захлебывался своей кровью на улице Будапешта. С чердака здания выстрелом из винтовки подросток тяжело ранил офицера, пуля попала в голову, прошла навылет, разорвав правую щеку и выбив зубы, и только чудом не затронула головной мозг. Так отвечали тогда венгры на попытки наших воинов спасти их страну от кровавых путчистов, устроивших военный переворот.
Встречал я после службы и других офицеров батальона, с капитанами Татариновым и Костоглодовым однажды ночью случайно оказался в одном такси, выдвигаясь на вокзал Пермь-II. Помню начальника продовольственной службы старшего лейтенанта Заеца. Склонный к полноте, начинающий округляться, как и «положено начпроду», офицер иногда сопровождал кухонный наряд на городской хлебозавод. Мы грузили в фургон лотки с черным хлебом, он их старательно пересчитывал, а девушки – пекари тайком от него совали нам за пазуху горячие батоны, зная, что нам всегда очень хотелось есть.
Фамилию своего командира роты – «старлей» Гусаров - едва вспомнил, он мало с нами общался, почти не проводил учебных занятий и ни разу со мной, к примеру, не пообщался лично. Главным моим начальником, воспитателем и наставником был командир взвода лейтенант Борисов. Старше нас всего лишь на три года, он окончил Костромское военное училище химической защиты, дававшее тогда среднее специальное образование, женился и проживал в ДОСе. Дом офицерского состава был по существу общежитием, располагался за забором военного городка. Если ночью раздавался сигнал тревоги, посыльный из взвода бежал к ДОСу, искал дыру в заборе, чтобы не делать «крюк» через КПП, и будил командира. О жене своей Александр Иванович отзывался с нежностью: « красивая, как артистка, но худая до неприличия, а мне все некогда откормить ее, вожусь вот с вами – долбаками день и ночь!».
Запомнились, очевидно, по причине созвучия фамилий, кладовщики – сверхсрочники Деревянов, Бревнов и старшина роты Чуркин, мы почему-то за глаза звали их «макаронниками». Занятия по строевой и физической подготовке с нами проводил заместитель командира взвода Сашка Собакин, это сейчас я пишу «Сашка», а тогда мы обращались к нему, руки по швам, и не иначе, как «товарищ старший сержант». Это был спокойный, даже равнодушный парень, с юношеским пушком на розовых щеках. Он не гонял нас без толку, только лишь для того, чтобы показать свою власть над новобранцами, недавно вышел из госпиталя, где ему сделали операцию по поводу разрыва менисков, и стал готовиться к увольнению в запас по состоянию здоровья. Однажды во время занятий по тактике в заснеженном поле один из курсантов потерял штык – нож от автомата АК-47. Собакин обнаружил это, возвратив взвод в казарму. Тут же он дал команду всем вернуться назад и найти штык, во что бы то ни стало. На поиски ушло три часа, весь снег на картофельном поле тридцать курсантов перевернули, но штык, хоть и в потемках, но все-таки нашли, неудачнику пару раз поддали под зад, на том происшествие и закончилось.
Перед увольнением в запас Собакин обратился к командиру части с просьбой изменить ему неблагозвучную фамилию. Как это происходило, нам не сообщали, но в результате ему выдали другой военный билет с новой фамилией, и он уехал домой Александром Свободиным.
В июле 1963-го мы сдали экзамены, получили удостоверения специалистов 3-го класса, новое, с иголочки, обмундирование, кожаные сапоги и поясные ремни, погрузились в воинский эшелон и двинулись на запад. Поезд двигался медленно, с большими остановками на маленьких станциях, большие города он миновал. Маршрут тот мне сегодня не восстановить, запомнились лишь три эпизода: первый – веселая стоянка на станции Вятские Поляны, где многие наши солдаты смогли повидаться с родителями, друзьями и земляками, пришедшими к поезду; второй – удивили соломенные или камышовые крыши на некоторых деревенских домах где – то в средней полосе России; и третий – когда после пограничного и таможенного контроля, которого мы не ощутили, нас строем перевели на другую сторону брестского вокзала, усадили в товарные вагоны с буквами РКР, вместо МПС СССР, и повезли по территории Польши – поразил польский пейзаж. Даже поверхностный взгляд солдата позволял разглядеть различия. Просторных хлебных полей России, тракторов и комбайнов в работе мы не увидели. Земля состояла из мелких клочков разного цвета в зависимости от созревшей сельхозкультуры. Работавшие вручную на этих участках женщины нередко одеты были в гимнастерки и брюки-галифе армейского образца, и ребята наши смеялись, выкрикивая: «Старшина, не стыдно тебе за такую подгонку Х/Б?». Краски Европы для меня начали тускнеть, я ожидал другого пейзажа, позднее в ГДР, сравнивая картинки сельской жизни в этих странах, увидел, что немецкие были заметно выигрышнее.
Польшу миновали быстро, утром прибыли во Франкфурт-на-Одере. На сборном пункте Группы советских войск в Германии нас покормили (заметил – сытнее), после полудня выстроили на плацу, и «покупатели» стали выкликать по фамилиям и специальностям свое пополнение. Офицер отобрал танкистов, артиллеристов, связистов, других специалистов, в том числе из химбата, меня и Колю Дедюхина.
В группе набралось около 40 человек, зачисленных в состав 803-го гвардейского Вапнярско – Берлинского Краснознаменного орденов Суворова и Богдана Хмель-ницкого мотострелкового полка 12-й гвардейской танковой дивизии 2-й гвардейской танковой армии. Приехали в местечко Дрёген близ Фюрстенберга-на-Хафеле, выстроились на стадионе, к строю подошли очередные покупатели уже из подразделений полка и, как водится, старослужащие, ожидающие демобилизацию, готовые отобрать у нас новые ремни и сапоги, взамен своих изношенных. Это было единственным проявлением «дедовщины» за годы моей службы в армии, которое я наблюдал лично, однако насилию мы не подверглись. Меня и Колю встретил заместитель командира взвода химзащиты старший сержант Пономарев, резко и доходчиво объяснил «дедам» пагубность их затеи, привел нас в расположение взвода и определил спальные места.
Увольнялись в запас и разъезжались по домам в ноябре 1963-го замкомандира взвода Пономарев, родом из Ворошиловграда (ныне Луганск), брюнет Мангуткин из Уфы – водитель дегазационной машины АДМ-48, и командир второго отделения химразведки Алексей, родом из Псковской области, спокойный, добрый деревенский парень по кличке «скобарь», фамилию его не помню. Заместителем командира взвода стал белорус Миша Шимченок, командирами отделений – его земляк Володя Забавский, калужанин Женя Поселянов и я. Старослужащие Петя Зуб из Полтавской и Саша Йовенко из Хмельницкой области остались разведчиками в ефрейторских званиях и своего неудовольствия от «затирания по службе» не скрывали. Захромавшего после операции по поводу разрыва менисков Йовенко, вскоре «комиссовали». Петя Зуб, уезжая в отпуск, тайком пришил на черного цвета погоны (красные – пехотные многие в те годы считали непрестижными) по три сержантские лычки, объяснив, что в его родном хуторе рядовых в отчий дом не пускают. Позднее он подписал договор о сверхсрочной службе.
Мой земляк Геша Рыков из Мурашинского района Кировской области, пермяк Эдик Федотов и харьковчанин Гриша Гурин были вполне довольны своими красными погонами рядовых и «привилегиями» старослужащих. Новый начхим полка майор Кукушкин определил Рыкова как старослужащего радистом Р-105 на штабной БТР-40рх, но после первого же полевого учения вновь вернул его к газосигнализатору. Оказалось, что Геша волновался и заговорил в эфире хриплым голосом с завыванием так страшно и непонятно, что командир полка непечатными выражениями тут же объявил начхиму строгий выговор и потребовал немедленно заменить радиста. Геша с облегчением выдохнул и занялся своими прямыми обязанностями химика-разведчика. С ним после службы я однажды увиделся, свою гражданскую специальность киномеханика он забросил, в составе бригады железнодорожников ремонтировал пути на станции Киров - пассажирский. Поговорили, вспомнили, пошутили. Выглядел он резко похудевшим, личную жизнь к 40 годам не наладил и семьи не имел, проживал в вагоне ремонтно-восстановительного поезда.
Виделся в Перми и с Эдуардом Федотовым. Встретился он мне как-то в фойе кафе, был похожим на бомжа, в грязной одежде, нетрезвый, узнал меня, попросил каких-то денег на пиво. Говорить с ним было не о чем. Еще в части я замечал, что он неравнодушен к спиртному. Тихий, необщительный, скрытный, он все свои марки тратил на водку, приобретая ее через приятеля-сверхсрочника, добывал какие-то пузырьки с аптечной жидкостью и даже чертежной тушью, которую тайком разводил и фильтровал. Командир взвода Беломутов на третьем году службы заподозрил его в алкогольной зависимости. Он неоднократно беседовал с ним в классе, но «сор из избы» выносить не стал, равнодушно полагая, что в армию тот пришел уже сформировавшимся выпивохой, перевоспитывать его поздно, нужно просто дождаться увольнения в запас, и передать проблему семье и трудовому коллективу.
Наша служба в штатной воинской части состояла из учебных занятий в классе и на полигоне по специальной технике и военной тактике, полевых занятий по топографии, разведке и ограждению зараженных участков местности. Мы отрабатывали способы оповещения подразделений полка об угрозах применения противником оружия массового поражения, обучали личный состав методам защиты от его последствий, несли гарнизонную и внутреннюю службы, сдавали различные нормативы по спортивной и стрелковой подготовке.
Для решения возложенных на подразделение задач взвод имел: три отделения химической и радиационной разведки на автомашинах ГАЗ-69 рх, придаваемые мотострелковым батальонам, четвертое отделение в штабном бронетранспортере БТР-40рх начальника химслужбы полка; дегазационную автомашину АДМ-48; радиометры, рентгенометры, дозиметры; ручные и автоматические газосигнализаторы; дымовые и сигнальные ракеты; резервы средств индивидуальной защиты, включая секретные противогазы и комплекты защитной обуви и одежды. В учебном батальоне некоторые приборы мы видели только в учебниках и на картинках.
Служба в боевой части мне нравилась, солдаты жили обычной жизнью. Свои обязанности изучили досконально, выполняя их автоматически, несли караульную службу, осуществляли радиационный контроль территории части, отвечали за противопожарную безопасность объектов инфраструктуры полка. По расписанию проходило дежурство по кухне, помывка в бане и смена белья, киносеансы в клубе, а летом - на открытом воздухе возле стадиона.
Хорошо запомнилось 23-е ноября 1963 года. Вечером полк был поднят по сигналу «тревога». Мы получили команду вскрыть
оружейные комнаты, получить сухие пайки, боеприпасы и специальное снаряжение, вывести технику из парков, проверить заправку горючим, быть готовыми к маршу в указанный командиром район. Напряжение возникло сразу, не похоже было на учебу, поскольку ружейные парки ранее при выездах на полигоны не вскрывались. Через два или три часа по громкой связи дежурный по части предложил офицерскому и сержантскому составу прибыть в клуб, где выступил командир, сообщив, что полк поднят по команде Главкома ГСВГ, причину нам объяснят позднее, а сейчас личный состав возвращается в казармы и может отдыхать, но в одежде, водители – в автомашинах. На другой день прозвучала команда «отбой», техника вернулась в парки, бойцы – в классы и на стрельбище, однако увольнения и отпуска личному составу не разрешались еще около месяца. Узнали мы и причину тревоги – в городе Далласе штата Техас в тот день был застрелен Президент Соединенных Штатов Америки Джон Кеннеди, и по одной из версий американцы считали виновной в этом нашу страну – СССР.
Многих офицеров полка помню и сегодня. Командир Михаил Михайлович Бойко невысокий, круглолицый и краснощекий с заметным брюшком и быстрой походкой подполковник жил с семьей за территорией части рядом с КПП. Вначале 1965-го он получил полковничьи погоны, и походка его стала заметно изменившейся. По дороге к штабу он шел теперь столь же энергичным шагом, но уже с важным видом, снисходительно отвечая на приветствия встречных военнослужащих. Для меня он был «небожителем». Как и все солдаты, я наблюдал его лишь издали и в общении с ним не нуждался, помня солдатскую заповедь: всякая кривая короче прямой, на которой стоит начальник. В мае он сдал должность и убыл в Союз к новому месту службы.
Весной того года его заместитель по строевой части подполковник Беловалов увольнялся в запас. Ярким солнечным днем на плацу перед личным составом части фронтовик прощался с полковым знаменем. Сняв с головы фуражку и опустившись на колено, пожилой подполковник поцеловал край полотнища и еще несколько секунд, даже нам показавшихся долгими, находился в таком положении. Очевидно, его душили слезы, но показывать их офицер не хотел. Я эту процедуру наблюдал впервые, меня она очень глубоко тронула, что-то щемящее солдатскую душу в этой традиции, безусловно, есть.
Запомнился сменивший его в этой должности подполковник Баграмян. Был он родственником маршала или только его однофамильцем - не знаю, но этот стройный щеголь в сверкающих на солнце хромовых сапогах внешне вел себя довольно независимо. Но вместо Бойко командиром 803-го гвардейского полка летом 1965-го был назначен не он, а прибывший из Союза подполковник Гижа. Баграмян любил принимать своего рода парады подразделений полка. Становясь на углу главной улицы городка и поворота к солдатской столовой, он ожидал очередную роту, ведомую старшиной на обед, прикладывал руку под козырек и наблюдал, как солдаты держат строевой шаг. Если шаг ему не нравился, а чаще всего это так и бывало, он давал команду развернуть роту на исходную позицию и пройти строевым мимо него снова. Редко какому подразделению удавалось прошагать мимо Баграмяна с первого раза.
Начальник штаба полка Лапутько Василий Филиппович, в противоположность командиру худощавый и бледнолицый подполковник, остановил однажды водителя нашей автомашины АДМ–48 Андрея Жукова, который шел ему навстречу по дороге в гараж в водительской куртке, накинутой поверх форменной гимнастерки. Подполковник сделал ему замечание по поводу нарушения формы одежды, солдат извинился, снял куртку, откозырял и двинулся дальше своим путем. Отойдя несколько шагов от офицера, Андрей счел инцидент исчерпанным и, не оглянувшись, машинально вновь накинул на себя черную куртку. А вот начальник штаба оглянулся и, увидев, что рядовой не сделал из его замечания никаких выводов, побагровел, криком подозвал его к себе, выяснил, в каком подразделении солдат служит и приказал дежурному по части поднять по тревоге личный состав взвода химзащиты, вызвать к нему его командира и начальника химслужбы полка. Разнос, устроенный нам, я запомнил навсегда и в деталях, а слова и выражения, звучавшие при этом, оставляю за скобками.
В очередной раз отпуск на родину невезучему Андрею был отменен. Первый отпуск ему отменили за повреждение машины, когда на учениях во время двухсуточного марша он уснул за рулем и съехал в овраг, во второй раз Андрей попался дежурному наряду, когда с Федей Тоскуевым решил отметить Новогодний праздник. На их беду дежурные искали двух саперов, ушедших в самовольную отлучку, и кто-то сообщил, что два бойца только что зашли в помещение химсклада. Там их и задержали, успевших только разлить по кружкам бутылку 0,5 л тридцатиградусной «Тройки». Трижды награжденный за добросовестную военную службу отпуском с выездом на родину рядовой Жуков так и не смог за три года побывать у родителей в городе Елатьме Касимовского района Рязанской области.
Парень он был из рабочей семьи, добрый и трудолюбивый, с крепкими нервами и сильными руками. Однажды на учениях мы ехали к месту сбора не по разбитой бэтээрами грунтовке, а сориентировались по карте и выехали на асфальтовое шоссе между небольшими городками на автомашине АДМ-48. На скорости чуть более 60 км/час у нее вдруг лопнуло на разрыв заднее правое колесо. Автомашину, она была на базе ГАЗ-63 с односкатными задними колесами, начало раскачивать и бросать по дороге от одной до другой обочины, а колесный диск со звоном чертил по асфальту глубокие вмятины - зигзаги. Я видел, что Андрей тоже побледнел, лоб покрылся испариной, но он крепко держал руль, успел переключить пониженную передачу, чтобы сбросить скорость, поскольку тормоза «провалились». Как мы потом выяснили, это соскочившая с диска шина сорвала трубку и тормозная жидкость вытекла. Встречные немецкие легковушки в панике, к счастью, их были единицы, очень умело уходили от столкновения с нами. Наконец, теряя скорость, наша машина выехала на левую обочину и «забралась» на молодой клен, подмяв его под себя - передние колеса повисли в воздухе. Из кузова выпрыгнули три таких же испуганных, как и мы с Андреем, бойца. Успокоившись, что все живы и невредимы, быстро смонтировали запасное колесо, подпилили под машиной дерево и помогли водителю вывести машину на шоссе. Немецкая дорожная полиция к нам опоздала, и поскольку происшествие было исчерпано, преследовать нас не стала, иначе бы мне крепко досталось от командования за самовольное изменение маршрута. Справился ли с «невезухой» Андрей в гражданской своей жизни, мне бы очень хотелось узнать, но связи с ним я не поддерживал… .
Помощником начальника штаба служил майор Коваль, еврей по национальности, подтянутый, худощавый с отличной строевой выправкой офицер. Он носил на парадном мундире ряды орденов и медалей, набор которых был вдвое шире, чем у любого другого в полку начальника, а орден боевого Красного Знамени был только у него. Рассказывали, что он прошел всю войну, несколько раз был ранен, в том числе в лицо, и это нельзя было не заметить, а высокую награду получил в боях за Берлин, сражаясь рядовым автоматчиком стрелкового батальона. В конце июля 1965-го, когда командование полка находилось на учениях под Магдебургом, майор Коваль, находившийся в месте постоянной дислокации части старшим воинским начальником, выдал нам отпускные удостоверения и проездные документы для участия в сдаче вступительных экзаменов, пожал руки и пожелал удачи.
Заместитель командира полка по политчасти майор Бачериков, невысокого роста, круглеющий, подвижный и многословный, родом из Шабалинского района Кировской области запомнился мне тем, что однажды обиделся на замечание генерал – майора Говорова В.Л. Мне об этом, посмеиваясь, рассказал сержант Сашка Прошкин, делопроизводитель секретной части штаба, зная, что замполит – мой земляк. Начальник штаба 2-й гвардейской танковой армии Говоров прибыл в полк во главе группы офицеров, проверяющих действия командования части по сигналу тревоги. Бачериков неоднократно спешно приходил и уходил из помещения, носил какие-то бумаги, спрашивал, отвечал, комментировал, советовал, вмешивался в разговоры офицеров, наконец, генерал не выдержал: «Замполит, не суетитесь, ваше место не здесь, а в гуще авангарда!». Бачериков надулся и ушел из помещения.
Его заместителем по работе с комсомольцами и земляком был капитан Крупин, которого я хорошо знал по общественной работе, поскольку в 1963-1964 годах меня избирали секретарем объединенной комсомоль-ской организации взводов комендантского и химической защиты. Я полагаю, что формальную сторону и рутину комсомольскую Крупин не любил, и руководил ксм организациями полка, в основном, по – командирски. В трех стрелковых и танковом батальонах организации были многочисленными, с невысоким образовательным уровнем комсомольцев, выходцев, как правило, из сельской местности. Лишь в небольших коллективах вспомогательных подразделений, а таких тоже в полку немало, можно было добиться регулярных собраний, отчетности и сбора членских взносов. Крупин часто бывал в батальонных организациях, знал комсомольский актив, сам определял кандидатуры секретарей и делегатов конференций и лично «проводил через собрания» этих ребят. В малых организациях, таких как во взводах химзащиты, комендантском, санитарном, музыкальном, роте связи и автороте и т.п., комсомольцы с незаконченным высшим и средним образованием сами решали все вопросы.
Во время одной такой командировки в Нейруппине я встретил земляка, то - то радости было! Такой же как и я – делегат комсомольской конференции - сержант Миний Михайлов служил заместителем командира взвода в отдельном разведбатальоне 12-й гвардейской танковой дивизии, успел побывать в краткосрочном отпуске на Родине, о чем в красках и со светящимся лицом поделился воспоминаниями. Служил он третий год, по статусу был старослужащим и начинал, как он говорил, морально готовиться к увольнению в запас. Парень родом из учецкой деревни Россохи был хорошо мне знаком. Он учился на класс старше меня, сидел на первой парте с мои другом детства Германом Кокиным, подтрунивал над ним, не сводившим глаз с одноклассницы Маши Касаминской. Уже в школе все мы звали его не иначе, как «Миний Миниевич». Славился он тем, что преподавателя английского языка М.А. Пестрикову просил не взыскивать с него за плохое знание предмета: «Миля Анатольевна! Судьба моя – пасти колхозных коров, а они и из русского-то знают только матюги, так зачем мне английский?». После военной службы мы встречались с ним на Таврическом, в Лузе и в Лальске, он и Маша – его супруга дружелюбны и гостеприимны. Нынешний савинский пенсионер Миний Миниевич Михайлов всю свою жизнь сеял разумное, доброе, вечное, посвятив школьному делу все силы и знания. Читаю книги наших краеведов В.И. Нечаева и М.В. Зимиревой и задаюсь вопросом, есть ли в Лузском районе хоть одно образовательное учреждение, где бы ни поработал учителем чего-нибудь Миний Миниевич. Помнит ли он нашу встречу в Германии?
Начальник химслужбы полка майор Данилов в сентябре 1963-го убыл в Союз к новому месту службы, узнать его толком я не успел. Запомнился он мне не очень приятным собеседником, солдат не любившим. «Если вы не согласны со мной»,- говорил он,- «молча снимайте напряжение, пошевеливая в сапоге большим пальцем правой ноги, но дело делайте, я этого добьюсь, не сомневайтесь!». Зануда был еще тот.
На смену ему на должность начальника службы прибыл майор Кукушкин. Ничем особенным он мне не запомнился, невысокого роста, неразговорчивый, какой-то закрытый и мне даже казалось, робкий с офицерами-коллегами. В помещении взвода бывал очень редко, учебных занятий в классе с нами не проводил, в жизнь подразделения не вникал и по душам ни с кем не поговорил. Взводную тренировку в поле проводил дважды в год, зимой и летом, одна такая запомнилась отличными результатами всех отделений, и ему пришлось нас поблагодарить.
Командир отдельного взвода химической защиты лейтенант Владимир Митрофанович Беломутов, добрый, спокойный, несколько с ленцой офицер, был нашим начальником и воспитателем. Белорус по происхождению, он говорил с характерным акцентом и слегка шепелявил, но специальность свою знал хорошо и объяснял все проблемы и наши задачи толково и доходчиво. Занятия в поле и на полигоне проводил охотно, особенно по разведке и военной топографии, но политическую подготовку недолюбливал. Все темы по планам политических занятий он поручал озвучивать мне, вначале - как секретарю комсомольской организации, зная, что я регулярно вынужден бывать на сборах в политотделе у Крупина и «напитываться» там свежей информацией по политическим проблемам, а с января 1965-го – как штатному заместителю командира взвода. В классе при этом он всегда присутствовал лично, а чем это объяснялось, я так и не знаю. В помещении взвода он бывал регулярно, как-то по-домашнему обращал внимание на чистоту и порядок, состояние рабочей одежды и форменного образования личного состава, нередко просил поправить ему прическу. Мы же обслуживали друг друга, машинка «цирюльника» во взводе была, и кто-то один из нас осваивал ее лучше других, ему и доверялась прическа командира. Через год он женился, привез из Белоруссии жену, а также третью звездочку на погонах, и во взводе стал появляться реже, только в служебное время, когда опасался контроля со стороны начхима.
За годы службы в ГСВГ мне довелось побывать по служебным и общественным делам в городах Нейруппине и Нейстрелице, Фюрстенберге и Гранзее, Франкфурте и Магдебурге, на экскурсиях в Потсдаме и Равенсбрюке, даже на операции в госпитале Хохен – Лихене (бывшей даче Гимлера), других городках Германии, наблюдать жизнь граждан этой страны в том числе из окна автомашины при многочисленных поездках на полигоны и просто при встречах с жителями местечек. Не сидели мы взаперти за забором части, общались с местным населением, помогали им убирать урожай картофеля, участвовали в вечерах дружбы и т.д. Узнавали мы их образ жизни и по другим источникам, не афишируя «методику» такого познания. Немцы, жившие в небольших городках и хуторах, охотно покупали у нас сигареты, наручные часы и транзисторные радиоприемники, которые привозили мы из краткосрочных отпусков на родину. На вырученные плюс сержантские деньги (марки ГДР) покупали в магазинах «западную» одежду и обувь перед увольнением в запас, чего дома в те годы было днем с огнем не сыскать. Все это давало нам возможность сравнивать уровень благосостояния людей в Восточной Европе и СССР, сопоставлять, размышлять, выбирать приоритеты, видеть проблемы и преимущества разных систем жизнеустройства.
Я горжусь тем, что не напрасно провел эти годы в солдатской гимнастерке и вдали от России. Они дали мне неоценимый опыт выстраивания взаимоотношений с людьми разных национальностей, вероисповеданий и характеров, позволили увидеть и оценить уровень жизни людей за пределами Лальска и Камышлова, а временный отрыв от своей малой родины только укрепил мою любовь, как говорил поэт, «к отеческим гробам».
Вооруженные силы страны переходили на двухлетний срок военной службы по призыву, поэтому в 1965-м году истекал срок действия Постановления СМ СССР, которым разрешалось Министерству обороны досрочно увольнять в запас военнослужащих, выдержавших вступительные экзамены на дневные отделения ВУЗов. Вместе с сослуживцами Борисом Романовым и Александром Прошкиным мы планировали воспользоваться этой привилегией и сделать попытку поступить в высшие учебные заведения. Командир полка, который был обязан подготовить из старослужащих определенное число офицеров запаса, объяснил кандидатам, что отпуск для поступления в ВУЗы получат лишь воины, окончившие в полку двухмесячные курсы по программе командиров взводов. Только в этом случае он разрешит им ходить в школу военного городка штаба 2-й танковой армии в Фюрстенберге, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам.
Капитан Крупин однажды сказал некоторым секретарям комсомольских бюро подразделений полка, которых знал лучше и ценил за службу и общественную работу, что до увольнения в запас нам надо серьезно подумать о своем будущем и решить вопрос о вступлении в КПСС, чтобы уверенно двигаться по жизни. Во взводе я посоветовался с Романовым и Прошкиным по этому вопросу и к удовлетворению своему обнаружил, что в этом мы единодушны. Удивился немного потому, что они снисходительно оценивали свое членство в комсомоле, не скрывали этого и не отличались активностью, ни разу не выступили на комсомольских собраниях, хотя были отличными футболистами, соревнуясь на первенстве дивизии.
Я и сегодня не жалею, что членом партии стал в армейском коллективе по внутреннему убеждению, из партии не выходил и партию не предавал, это она меня предала, развалившись в одночасье. В августе 1991-го ни Центральный Комитет КПСС, ни его Политбюро не произнесли ни звука о том, как 22-миллионная партия оценивает переворот, и как ее членам надо относиться к ГКЧП. Как бы то ни было, не осуждаю людей, пересмотревших свою ошибку и вышедших из КПСС, но никогда не пойму тех, что сжигали свои партийные билеты перед телекамерами, ведь никто же их в партию за уши не тащил. Предатели, как правило, скрывают свою гнилую сущность, а эти ее демонстрировали, то есть поступали еще более подло, если есть разные степени подлости. Трусы, они обеспечивали себе таким образом защиту от возможной люстрации? Но это так, к слову пришлось.
Предложения командиров остаться на сверхсрочной службе или поступать в военные училища мы уже не рассматривали, поскольку за три армейских года выросли из этих «штанишек», получили неоценимый практический опыт и по-другому рассматривали свои жизненные перспективы. Должен сказать, что для тогдашнего солдата третий год службы в мирное время был совершенно необоснованным. Военную специальность мы освоили на первом же году службы, на втором году довели ее до совершенства, став специалистами первого класса, и третий года проводили в сущей безделице, поскольку все уже умели. 
Весна и лето 1965-го состояли в учебе на командирских курсах и в школе, с программой ее пришлось определяться в самом начале. Дело в том, что мои сослуживцы планировали осваивать инженерные специальности, но школа в Фюрстенберге была восьмилетней, и опытных специалистов по математике, физике и химии, способных качественно подготовить нас по программе средней школы там не было. Кроме того, я дважды имел неудачный опыт поступления в политех, поэтому с самого начала решил осваивать профессию гуманитарного направления.
Этот же путь я посоветовал и Романову с Прошкиным, и они вынужденно согласились, но юридического ВУЗа в Красноярске не было, а выбранную мною Пермь сибиряки почему-то не восприняли, поэтому отправили свои документы в Томский госуниверситет. В августе 1965-го мы разъехались по разным городам, как сложились их судьбы - не знаю. Борису Романову я однажды написал, красноярский адрес его помню до сих пор, но ответа не поучил.
Вступительные экзамены я выдержал на «отлично». 21 августа был уволен в запас, получив паспорт, студенческий билет и зачетную книжку студента 1-го курса юридического факультета Пермского ордена Трудового Красного Знамени государственного университета имени А.М. Горького, первого сентября 1965 года я приступил к учебе. Но это уже другая история. (на фото В.Алферов, студент юрфака ПГУ)
